Евгений Кочетов: «Артель как философия творческой свободы»
Тринадцать лет назад основатели «2ПБ» приняли твердое решение строить работу проектного бюро по принципу артели. И сегодня они уверены, что именно организационная форма позволила раскрыть мастерство архитекторов и проектировщиков, дала свободу творчеству и подарила Новосибирску проекты жилых комплексов, которые заслужили награды престижных архитектурных премий. В интервью «Строительному Еженедельнику» идейный вдохновитель и один из создателей Проектной артели Евгений Кочетов раскрыл секреты успеха.
— Евгений, в чем главная сила Проектной артели?
— В качестве жизни ее участников. Свободной, осознанной, эффективной и продуктивной. Не в абстрактных лозунгах, а в реальных возможностях работать в своем ритме, развиваться и творить без оглядки на хозяев и собственников.
История России помнит и дореволюционные, и сталинские артели. Именно они объединяли настоящих мастеров своего дела, и, на мой взгляд, в послевоенные годы во многом именно благодаря им страна смогла восстановить и приумножить истощенные ресурсы в темпе, который сегодня непросто повторить. По сути, артель — это система межличностных связей и структура распределения прибыли по функциям, основанная на гибких договоренностях, которая позволяет сообществу высокопрофессиональных людей творить, а не просто «отбывать смену».
Подобные структуры доказывают эффективность в различных сферах. По принципу артели существуют японские якудзы, вольное казачество и даже волчьи стаи. Они работают по общим правилам: коллективно принимают решения, вместе отвечают за результат и делят добычу соразмерно единогласной договоренности. В качестве примера можно рассмотреть и израильский кибуц Хацуор. Эта коммуна владеет и управляет заводом Plassor, который выпускает трубопроводные системы для нескольких мировых брендов. При этом ее члены имеют общую недвижимость, машины и прочее, а все решения принимаются коллективно. Артель — это и пиратский корабль, где капитана могут выбросить за борт, если он не выполняет своих функций, и не имеют значения ни наличие учредительных документов, ни место в штатном расписании.
— Подобные правила действуют и в Проектной артели?
— Да, мне как идеологу и практику с большим опытом удалось выстроить организацию на артельных, кооперативных принципах в рамках ФЗ-41. У нас нет разделения на «собственников» и «работников». Внутри артели все равны в правах и возможностях, но есть и иерархия в виде креста: мастыра (горизонталь) и дробина (вертикаль). Все строится на репутации, на личном вкладе в работу всей системы, поэтому сильнейшим становится более опытный, более умелый, более творческий, более интеллектуально развитый и обладающий широким кругозором.
Тринадцать лет назад мы создали Проектную артель вместе с Олегом Беляевым. Я взял на себя задачи главного инженера, а Олег — главного архитектора. Есть в этом партнерстве особая красота, именно поэтому артель носит название «2ПБ»: ПБ — как сокращение от «Проектное бюро» и «2» — потому что нас изначально двое. Сегодня в структуре есть три уровня: исполнители, руководители и два первых лица с правом принятия решения, если его не удалось выработать на втором уровне в совете руководителей. При этом вне зависимости от размера доли каждый обладает одним голосом, что, собственно, и прописано в законе. У нас нет понятия «контрольный пакет акций», мы не называем людей «кадрами» и «персоналом», у нас нет авторитарной единоличной фигуры для принятия ключевых решений, нет собственнических прав на личность.
В артели много свободы. Офисы открыты 24 часа и принадлежат членам организации. Каждый решает сам: приходить в офис или работать из дома, выбирает свой график, даже регулирует нагрузку. Например, в один год можно установить амбициозную цель и трудиться не покладая рук, а в другой — отдохнуть, пройти «Тихоокеанскую тропу» и выключиться из процесса на полгода. В обычной структуре не дадут больше положенных 28 дней отпуска, а у нас сформирована команда, которая справится со всеми возникающими задачами в этот период. Коллеги к нам приходят и остаются навсегда.
— Как философия артели влияет на сферу проектирования? Какие дома вы создаете, ведь планировка и обстановка как ничто иное определяют внутреннее состояние человека.
— Стоит начать не с наших объектов, а с места для работы. Символично, что офис материнской компании расположен в первом объекте, который мы создали, выйдя из найма 13 лет назад. Лучшие годы мы посвящаем труду, и людям важно, в какой обстановке они работают, поэтому у нас обустроена и лаунжд-зона, и кальянная, и студия с профессиональным звуком, светом и караоке, есть место для занятий спортом и игр в настольный футбол и даже мини-оранжереи. Это наше общее пространство, так что каждый вправе заявить о своих потребностях, которые мы стараемся реализовать.
То же самое мы несем в мир. Мы не проектируем спальные микрорайоны с типовыми зданиями. Во все наши объекты вложены душа и творчество, оттого успешны и наши клиенты. Наши архитекторы — лауреаты ведущих премий. Действующий руководитель и главный архитектор Олег Беляев признан «Архитектором года» благодаря нашим проектам ЖК «Академия», «Гудимов» и MilkHouse, является обладателем Премии мэрии Новосибирска имени И. П. Севастьянова и титула «Человек года — 2021». Архитектор-дизайнер Татьяна Баранова одержала победу во Всероссийском урбанистическом хакатоне «ГОРОДА» в 2023-м. В нашей копилке есть звездные объекты. Проект клубного дома «Наследие» удостоен Серебряного диплома премии «Золотая Капитель», а сегодня ЖК Milkhouse занимает первое место в рейтинге новостроек города Новосибирска. Председатель артели Александр Александров отмечен Почетной грамотой за высокие показатели в работе и успехи в профессиональной деятельности по результатам работы и Дипломом за высокий уровень профессионализма в области проектирования объектов капитального строительства мэра Новосибирска. Отмечу, что сегодня Александр фактически является первым лицом компании. Из нормо-контролера он смог вырасти сначала до проектировщика и ГИПа, а потом до председателя Проектной артели исключительно благодаря своим деловым качествам.
И давайте посмотрим на причины. Я искренне верю, что организационная форма является одним из двух важнейших столпов, но не единственным. Ее дополняет профессионализм участников артели, их мастерство и вдохновение. Нам важно создать не просто проект, а увидеть построенное здание с собственным замыслом, концепцией и именем, которое в конечном cчете поменяет городскую среду. За это нас уважают и ценят. За почти 13 лет работы артель «2ПБ» создала 90 проектов общей площадью 1,3 млн квадратных метров. Каждый —наш «ребенок», шедевр коллективного творчества свободных художников.
— Расскажите о команде. Как привлекаете самобытных и мыслящих специалистов?
— Артельщиков не найти по объявлению, поэтому мы тренируем и взращиваем специалистов. В общей сложности нас 60 человек. Сначала мы приглашали на работу тех, с кем когда-то сотрудничали, но потом источник рекомендаций из ближнего круга истощился. Однако возник новый. За годы работы в Новосибирске мы заработали отличную репутацию среди топовых клиентов и во властных структурах, поэтому сейчас соискатели приходят к нам сами. Из их числа мы выбираем тех, кто придерживаются схожих с нами ценностей. Это справедливость, свобода (или желание свободы) и ответственность. Мне необходимо понять, к чему человек стремится, есть ли в нем страсть к жизни, развитию, познанию и освобождению.
На следующем этапе проходит собеседование с руководителем подразделения, где проверяют профессиональные навыки. И важно, что решение о приеме человека принимает тот, кто будет его обучать. Кстати, в этот момент начинает работать условие преемственности: наставник пожизненно получает 10% с доходов ученика. Получается, для того, чтобы не переживать о доходе на пенсии, достаточно сейчас передать знания и опыт. Если будет пять учеников, то старость можно провести безбедно с доходом примерно в размере 50% от привычных сумм до тех пор, пока ученики работают в системе. И это лучше, чем жизнь на государственную пенсию.
У нас нет текучки, с которой сталкиваются другие участники рынка. Не надо никого удерживать — люди не уходят потому, что лучшего места им не найти.
— Говоря о взращивании специалистов, важно видеть перспективные направления будущего. Как еще в 2013 году вам удалось понять, что BIM станет по-настоящему востребованным?
— Ответ короткий: я не понимал, я почувствовал. Технологией BIM мы занимаемся с первого дня основания компании (мне как инженеру она была нужна для личных целей). И сегодня как практики с 13-летним стажем мы делимся наработками, помогаем коллегам из других компаний внедрять BIM «под ключ» со стажировкой и гарантией. Обучающиеся инженеры, конструкторы и инженеры получают куратора, который подсказывает, как и что выполнять, и очень радуется, когда у учеников получается все сделать самостоятельно. По окончании люди уходят с готовой BIM-моделью, созданной их собственными руками.
— В чем видите главные достижения Проектной артели?
— Сегодня у нас в работе — 185 тысяч квадратных метров для восьми активных заказчиков, в проектировании 16 домов. Проектная артель «2ПБ» вместе с дочерней «3ПБ» занимают второе место по объему текущего строительства в регионе и первое — по количеству заказчиков, по уровню счастья и удовлетворенности членов коллектива, по чистой прибыли! За прошлый год совокупная выручка составила порядка 300 миллионов рублей, то есть после уплаты налогов средний годовой доход каждого из участников достиг отметки в 3,4 миллиона рублей. Я уверен, что такими показателями ни одно из бюро, кроме нашей артели, похвастать не сможет. И этого мы достигли без внешних инвестиций, без поддержки сверху — только за счет артельного принципа. Мы — архитекторы своего времени. Мы строим не только дома, но и принципы, по которым будет жить профессия. Если архитектура — это искусство жить, то «2ПБ» — это артель, где этим искусством владеют в совершенстве.
В Петербурге активно обсуждается строительство 170-метровой колокольни в составе Смольного монастыря по проекту Бартоломео Растрелли, который не был воплощен в полном объеме. С 2020 года проектом занимается Фонд содействия восстановлению объектов истории и культуры в Санкт-Петербурге. О том, как он продвигается, рассказали Михаил Мамошин, вице-президент Союза архитекторов Санкт-Петербурга, академик архитектуры, и Анна Хмелева, секретарь попечительского совета фонда.
— В какой стадии сейчас реализация проекта колокольни Смольного собора?
Михаил Мамошин: — Мы считаем, что колокольня по совокупности факторов — самый сложный градостроительный проект в России на сегодняшний день. Проработка этого проекта требует особого тщания к деталям и длительного времени. Мы неоднократно подчеркивали, что не говорим о строительстве сейчас и не форсируем его; более того, считаем, что пока идет СВО, это неуместно. Мы говорим о возможном строительстве, о переходе в какую-то прикладную стадию, о каких-то изменениях в законодательстве (что также небыстро) только по окончании СВО, и не ранее.
— Надо ли строить то, чего не было? В Петербурге известно много проектов, которые не были реализованы. Вторая колоннада Казанского собора, башня Татлина, небоскреб в Доме Зингера и так далее. Надо ли их тоже строить?
Анна Хмелева: — Утрирование — понятный инструмент риторики. Но когда в контексте колокольни говорят о башнях Татлина и Зингера, второй колоннаде Казанского собора, это в большей степени манипуляция и подгибание этих примеров под проект. Почему? Да потому, что ни один из этих проектов никогда не заходил дальше проектирования на бумаге. И нужно для точности формулировок разделять нереализованный замысел и незавершенный. Колокольня не просто была спроектирована и нарисована. Она строилась, начиная с 1751-го по 1767 год, уже после отъезда из России Бартоломео Франческо Растрелли. Она присутствовала на перспективных планах. И построенное не разбиралось около 70 лет. Оставшийся фундамент, кстати, теперь имеет статус объекта культурного наследия. И он так и называется: «фундамент незавершенной колокольни». Более того, на всех картах и планах Санкт-Петербурга каре Смольного собора оставалось закрытым вплоть до 1840-х и окончательно «раскрывается» уже в 1849-м.
Поэтому в нашем случае правильнее говорить, почему мы хотим достроить то, что не достроили. Мы считаем, что проект Растрелли не может подвергаться дискуссиям – хорош он или плох. Нам нравится этот проект, и мы считаем, что с теми смыслами, которые в него закладывались тогда, которые появляются и могут появиться сейчас, он имеет право на обсуждение и на жизнь. Мы не говорим о воссоздании как таковом. Мы понимаем, что это новое строительство. Мы говорим о завершении, о реализации авторского замысла.
— В марте 2025 года на площадке Всемирного клуба петербуржцев по инициативе фонда состоялось обсуждение проекта возведения. В апреле дискуссия в расширенном составе продолжилась в подцерковном пространстве Смольного собора. Речь шла о выборе места под строительство. Какие места для проекта рассматриваются сегодня?
Анна Хмелева: — Изначально мы рассматривали два варианта: историческое место и площадь Растрелли. Потом отказались от идеи строить на историческом месте, хотя с точки зрения законодательства РФ и международного охранного законодательства это самый простой путь. Тем не менее необходимость разобрать пристройки Стасова, потенциальный вред памятнику при таком строительстве, а также перекрытие привычного вида и наличие второго, «стасовского» каре стали причинами отказа от идеи строительства на историческом месте.
На Совет по сохранению культурного наследия мы выносили строительство колокольни на площади Растрелли. В ходе заседания совета в июне 2023 года город и совет предложили рассмотреть альтернативное место размещения – Смольнинская набережная, створ будущей Орловской развязки, «Сад на Неве».
Таким образом, сейчас мы прорабатываем два места: площадь Растрелли и участок «Сад на Неве». Мы не рассматриваем и не планируем рассматривать никакие новые и иные локации — ни правый берег Невы, ни Охту, ни Лахту, поскольку колокольня Смольного монастыря должна располагаться в близости или относительной близости к ансамблю Смольного монастыря.
— А что вы думаете о предложении Всемирного клуба петербуржцев разместить колокольню на участке «Сад на Неве», сделав частью будущего Музея архитектуры, но с сохранением первоначальной функции?
Анна Хмелева: — Нам импонирует эта идея, это действительно может быть компромиссом, и мы уже начали ее проработку. Мы постараемся, чтобы непосредственное участие в этой работе принимали авторы идеи.
— С какими аргументами и возражениями вы работаете, что больше всего задевает?
Анна Хмелева: — Два самых важных момента, которые с подачи оппонирующих нам экспертов мы проработали очень глубоко, — это отказ от замысла и высота.
Аргументы и опасения, которые нам понятны, которые мы видим и слышим, и, в том числе, поэтому ведется и проработка проекта в «Саду на Неве», — закрытие привычного вида на Смольный собор, утрата доминантного положения существующего памятника архитектуры на фоне новодела, стилизованного под Растрелли, утрата открыточного вида. Также нам понятны и опасения относительно качества строительства, наличия или отсутствия навыков у современных специалистов в строительстве барочного сооружения. Но этот вопрос пока не рассматривается, мы в целом пока ведем обсуждения, а не начинаем строить.
— Оппонентам не нравится высота будущего сооружения. Они полагают, что это амбиции современных участников проекта. Так ли это?
Михаил Мамошин: — Мы говорим о проекте Растрелли и императрицы Елизаветы. В этот проект была заложена амбиция — стать символом христианского православного мира, самым высоким христианским сооружением в Европе. Это амбиция заложена не нами. Если говорить про амбиции в целом, а с каких пор это стало плохо? Вот амбиция строить непременно в историческом центре, но диссонирующее со средой здания, на мой взгляд, плохо, даже если оно небольшой высоты, и это встречается сплошь и рядом, но обсуждаем мы только колокольню, потому что она большая. Во все времена в градостроительстве существовали амбиции. Разве их не было у строителей пирамид или Абу Симбел? У Мавсола? У строителей Колизея? Храм Артемиды в Эфесе, Александрийский маяк, Колосс Родосский, Мачу Пикчу, Великая китайская стена, Чичен-Ица, пирамида Ла Данта, храм Хваннёнса, целая плеяда европейских соборов, колокольня Ивана Великого, Петропавловский собор в конце концов. Всей мировой архитектурой двигали, в том числе, амбиции градостроителей и правителей. Мы же не осуждаем градостроительные амбиции Петра I? Или Павла I, который видел Казанский собор превосходящим собор Святого Петра в Ватикане? Более того, мы восхищаемся всеми этими памятниками, часть из которых дошла до наших дней.
— Может ли случиться так, что Петербург будет исключен из ЮНЕСКО, если замысел будет реализован?
Михаил Мамошин: — Опасения, с одной стороны, понятны, с другой стороны, риски и угрозы не настолько значимые, как о них говорят. История знает два случая исключения из перечня объектов культурного наследия — Дрезден и Ливерпуль. В первом случае идет речь о строительстве большого и протяженного инфраструктурного объекта — моста через охранную зону. Во втором случае речь идет о строительстве диссонирующих по стилю и объему архитектурной среды объектов, перекрывших охраняемую панораму. Также есть случай изменения границ памятника — монастырь Гелати и собор Баграти в Грузии. Собор был воссоздан на современный манер и сильно диссонировал с монастырем, это если максимально просто сформулировать.
Изменение границ в нашем случае невозможно: под охраной находится весь исторический центр, и вырезать из него небольшое пятно — нереалистичный сценарий. Исключение Петербурга из ЮНЕСКО тоже видится сценарием нереалистичным. ЮНЕСКО одобрило строительство мечети Кул Шариф на территории Казанского Кремля. Мечеть была разрушена в середине 1550-х годов, на ее месте был построен Казанский Кремль, никогда не включавший ее в свой состав. Естественно, не осталось ни чертежей, ни изображений мечети. При этом, учитывая важность и сакральность этого объекта для мусульман, а также доказанность его исторического расположения, ЮНЕСКО согласовало строительство мечети на территории Казанского Кремля. Да, она строилась параллельно с включением в перечень объектов, но включение произошло в 2000 году, а достроена мечеть была в период 2001–2005 годов. Кроме того, не нужно забывать, что мы предлагаем не строительство современной стеклянной колокольни, а реализацию проекта Растрелли, попадающего по стилистике в архитектурную городскую среду и не диссонирующего с ней. А с учетом ее конструктивных особенностей, что подтверждает 3D-моделирование ее в пространстве со значимых 20 точек (охраняемых панорам), она не перекрывает панорамы с Невы на значимые объекты, а при размещении ее на территории «Сада на Неве» — привычный вид на Смольный собор. Тем не менее мы вдумчиво и серьезно работаем над обоснованием для ЮНЕСКО.
— Удалось ли доказать, что Растрелли не отказывался от замысла и предполагал именно высоту 170 метров?
Михаил Мамошин: — Мы поднимали все архивные документы и вообще любые доступные источники. Сделали запросы в большое количество архивов с целью или получить материалы, или получить ответ, что запрашиваемая информация отсутствует. То есть тотальная «выемка» и анализ. Мы не могли себе позволить без подтверждений говорить «нет, не передумал» на тезис «передумал». Мы подняли документы по истории этого места с допетровских времен: на месте Смольного собора, вероятно, стоял первый православный храм допетровских времен. И село Спасское, и храм хорошо видны на шведских картах. Мы проанализировали историю этого места вплоть до петровских времен, а потом — елизаветинских, начала строительства. Строился собор, строилась колокольня. В ее строительстве был перерыв, долго шли поиски мастера для отливки колокола — он должен был отливаться на устроенном ярусе, чтобы его можно было поднять. Сохранились детальные описания сложности поиска мастера для отливки колокола и паузы в строительстве из-за этого, они описаны подробно. В 1751 году начали бить сваи, в 1757 году закончили закладку фундамента, к 1761-му практически возвели первый ярус и до 1767-го продолжали строительство. Колокольня строилась и после отъезда Растрелли из России. Семилетняя война, а потом смерть императрицы тормозили строительство. Растрелли уходит в отпуск в 1763 году, покидает Россию в 1764-м, а строительство колокольни останавливается только в 1767 году. И после отъезда из России Растрелли нигде не указывает отказ от замысла или невозможность строительства, только описание проекта и подтверждение высоты. При Екатерине II не достраивается не только колокольня, но и сам собор. Он оштукатурен вчерне и остается закрытым вплоть до прихода к власти Николая I. При этом ярус колокольни не разбирается. Нигде в архивах не фигурирует и целенаправленный отказ от строительства Екатериной II. Более того, еще в 1777 году ансамбль Смольного монастыря на плане «Вид Воспитательного общества благородных девиц» изображается с колокольней. Окончательный отказ от строительства фигурирует уже при Николае I по совету Василия Стасова, ярус разбирается при нем, сам же ярус фигурирует на картах вплоть до 1840 года и уходит с карт в период с 1840 по 1849 год. В 1880-х годах совет Академии художеств выпускает рекомендацию о необходимости достроить ансамбль согласно замыслу Растрелли. А на литографиях, фототипиях и гравюрах колокольня появлялась вплоть до 1907 года, это самое «молодое» изображение, которое мы обнаружили. Идея будоражила людей и тогда.
Бытовало мнение, что первый проект Растрелли спроектировал в 1748 году без колокольни. По мнению исследователя Александра Михайлова, колокольня появилась только летом 1749 года, через год после закладки монастыря. Но чертежи колокольни из собрания галереи Альбертина, введенные в оборот после написания его статьи, это предположение опровергают. Также здесь важно обратить внимание на перспективный план Трускотта, который был реализован в 1748–1749 годах (правда, напечатан был позднее): на нем уже есть колокольня Смольного монастыря и сам ансамбль. Да, тогда иногда изображали постройки, которых еще не было, но важно другое: в плане уже подразумевалась колокольня. В первом варианте проекта колокольня уже была предусмотрена в размере четырех ярусов (140 метров). Указание строить модель дано после утверждения проекта — в 1750 году. На чертеже, утвержденном в 1750 году, колокольня показана уже пятиярусной, в 146 метров. Так описано в архивах: «По высоте своей это было бы первое здание в свете, на четыре сажени превышающее Хеопсову пирамиду». Высота пирамиды Хеопса тогда считалась 138-метровой. Сажень в XIX веке была равна 2,13 метра, четыре сажени равны 8,52 метра. Согласно чертежу 1750 года высота колокольни действительно составляла 146 метров.
При этом в чертеж и модель в 1751–1756 годах Растрелли вносит изменения, и высота становится уже шесть ярусов: колокольня выходит на ту высоту, о которой мы говорим сегодня. Описание проектов монастыря составил сам Растрелли в 1755-м и 1764 годах, второе — уже после отъезда из России. Там идет подробное описание работ и высоты — 569 английских фунтов. Обращу внимание: 560 английских футов — 170,8 метра «под яблоко» (архитектурная высота без креста, поскольку крест ставился при освящении и после достройки).
Разве в воспоминаниях Растрелли где-то видно, что он отказался от замысла, не мог его реализовать, не любил сам этот проект?
— Как можете резюмировать возражения оппонентов?
Анна Хмелева: — Нужно признать, что аргументов «плохой проект, отказался от замысла, потому что передумал или не мог построить», нет. Нигде нет таких исторических свидетельств, это вольные рассуждения на тему, не более. При этом есть неопровержимые исторические свидетельства, что и строительство такое было возможно, и от замысла никто не отказывался вплоть до архитектора Василия Стасова.
Поэтому здесь или нужно признать, что проект просто не нравится, что нормально, или предоставить исторические и архивные данные, подтверждающие отказ от замысла по причине «не могли построить» или «самому не нравился проект».
Есть опасения по перекрытию вида, есть опасения по качеству строительства, по действиям ЮНЕСКО — это то, что мы признаем, и то, с чем мы работаем, прислушиваясь к экспертам. И есть вопрос целесообразности. Мы целесообразность видим: колокольня может быть построена в честь победы России в СВО, вполне может стать новой точкой притяжения, расширить музейный кластер, привлечь жителей и гостей города, визуально вернет доминантное положение оригинальному ансамблю, потому что даже в «Саду на Неве» будет находиться в диалоге с ним. Вполне может символизировать преемственность.
Мы придерживаемся мнения, что Санкт-Петербург испортить проектом Растрелли нельзя.