Елена Пучкова: «Когда ты понимаешь, что границ нет, а мы находимся далеко от конечной точки, проще проектировать»
Если верить академическим определениям, современная архитектура — все, что строится, по крайней мере, с середины прошлого века. Но стили, технологии, материалы 1970-х и 2000-х — совсем разные. Следовательно, каждый архитектор может трактовать понятие «современная архитектура» по-своему. У Елены Пучковой, главного архитектора архитектурной компании Генпро, есть собственный взгляд.
— Что лично вы вкладываете в понятие «современная архитектура»?
— Современная архитектура — удовлетворение функций, которые вкладываются в строение, с сохранением эстетического внешнего облика; это красота, это функционал, это архитектура вне времени.
Архитектура имеет свойство устаревать — в основном в попытках удешевить объект.
В разные эпохи были разные стили. Если посмотреть на старые здания, они нам представляются вечными. Старыми, но не устаревшими. Есть разница между старым и устаревшим. Старые — это красиво. У красоты нет времени. А устаревший — это не очень хорошо: нет эстетики, нет красоты. К сожалению, была эпоха проектирования, здания которой очень хочется откорректировать.
Условно архитектуру можно разделить на три эпохи. Первая — когда здания проектировались с позиции в первую очередь эстетики. Вторая — когда здания должны были быть дешевыми и функциональными, укладываться в экономическую модель. Теперь совмещается и то, и другое.
Современные направления позволяют создать такую архитектуру, чтобы она не устаревала. В архитектуру возвращается идея красоты и функционала. В Москве главный архитектор и мэр дают архитекторам возможность фантазировать. Руки у нас больше развязаны.
Мы понимаем, что изначально архитектура вырастала из внешнего облика. Появлялись именитые архитекторы. Эстетика внешнего облика превалировала. Сейчас все считают деньги, и задача — попасть в нормы, в квартирографию, экономику. Ни один девелопер не позволит построить здание, которое не попадает в экономику, но оно должно быть эстетичным. Сегодняшние проекты домов бизнес-класса, даже комфорт-класса направлены на то, чтобы они не устаревали. Чтобы через много лет можно было сказать, что эти здания начала XXI века, но они не устаревшие.
— Появляются ли, на ваш взгляд, сегодня течения, соразмерные стилям прошлых лет — неоклассике, модерну и т. д.?
— Сегодня сложно сказать, что есть какой-то стиль. По-хорошему, все это эклектика. Это слово стало ругательным, потому что не всегда получается хорошо. Но изначально это очень эстетически правильный стиль.
Если в определенной эпохе стиль был надиктован, все делали здания плюс-минус похожими. Сейчас никто не старается придерживаться определенного стиля.
У меня есть версия, что названия стилей — современные. Вряд ли такие названия появлялись в то время, когда здания проектировались. Они появились позже. Может быть, с течением времени появится название у современного стиля. Есть вероятность, что через сто лет студенты МАРХИ будут изучать постройки нашего времени и как-то назовут современный стиль.
— Как правило, оригинальностью могут похвастаться специализированные здания вроде культурных центров, отелей, спортивных сооружений. В какой мере это можно отнести к жилым зданиям?
— Оригинальный музей проще сделать, чем любое жилое здание. Они похожи друг на друга — это связано с функционалом. Но сейчас в Москве есть запрос на уникальную архитектуру. В кейсе нашей компании — много уникальных жилых объектов. Тот же «JOIS», который мы делали для MR Group. Это здание не похоже на другое жилье. Бизнес-центр «Nice Tower» — максимально оригинальная форма, которая в том числе исходила из функционала и эффективности. Мы создаем узнаваемые здания, которые становятся доминантами, точками притяжения. Хороший пример также — бизнес-центр «Upside Kuntsevo», который, в отличие от предыдущих кейсов, не является высотным объектом, но привлекает именно необычной формой и лаконичной структурой фасадных решений.
Есть много зданий уникальных форм. Архитектура уходит от квадратов, от кубиков. В Москве уникальны 90% проектов. Именно жилые дома и офисы сегодня становятся оригинальными.
Архитектура на перспективу
— У каких направлений в архитектуре есть сегодня перспектива для развития?
— Наступил век новых технологий. Мы тяготеем все к компьютеризации, к машинным технологиям. По сути, те же бионические формы возникли именно из-за компьютеризации проектирования. Появился стиль параметрика, он же — алгоритмическая архитектура. Патрик Шумахер, который ныне руководит бюро Захи Хадид, сформулировал Манифест параметризма. Архитектор берет компьютер, задает ему код, компьютер делает архитектуру. Многие не понимают сути этого стиля, думая, что все эти необычные формы рисует человек. Нет. Само название говорит об обратном: «Параметрика» — «параметр», «алгоритмическая архитектура» — «алгоритм». Архитектор задает определенный код или алгоритм, например, условно: «тяготей к этой точке», и компьютер сам генерирует форму. То есть архитектор не знает, что получится в конечном итоге, объем формирует машина, а человек лишь контролирует процесс.
В процесс проектирования все больше внедряется технологий, связанных с искусственным интеллектом. Пока все это на этапе развития, и те же планировки, которые делаются при помощи ИИ, получаются довольно кривыми, но со временем технология будет совершенствоваться, и бо́льшая часть рутинных процессов будет делегироваться машине. И это очень правильно. К примеру, когда я сажаю квартирографию, наношу зонинг, трачу безумное количество времени. Я переберу 20–30 вариантов, а машина за более короткий срок может предложить тысячи. Архитектор должен контролировать машину и внешним обликом заниматься.
Если посмотреть более глобально на те направления, которые будут внедрять в практику через 50–100 лет, основные мировые исследования сводятся к полному уходу от статичности архитектуры. Одно из таких исследований проводила я. Появляются юниты, которые можно перемещать по зданию, менять между собой. Мы говорим не о конкретном здании, которое стоит, а о зданиях, которые могут переконфигурироваться, менять место, видоизменяться. Ведь что такое архитектура будущего как таковая? Это архитектура, которая может удовлетворять все потребности, пожелания человека, у которого сегодня — одно настроение, завтра — другое. Идея — чтобы архитектура удовлетворяла каждый запрос, который на нее поступает.
Это не новая идея. Ее много лет назад предложил Седрик Прайс — «здание, в котором человек может делать все, что он хочет». Это проект «Fun Palace» на месте нынешнего Центра Помпиду в Париже. Проект не был принят.
Сейчас в Нью-Йорке построен арт-центр «The Shed». Он состоит из оболочки и внутренней части. Во внутренней расположен зал, мастерские. Внешняя оболочка, когда трансформируется, образует другой зал.
На самом деле все эти идеи с точки зрения технологий реализуемы и сейчас, но, чтобы сделать полностью трансформируемое здание, где каждая часть перемещается, нужно несколько илонов масков и бюджет нескольких государств. Любая инновация — это дорого. С течением времени, когда начинается фабричное производство, все дешевеет и становится обыденным. Мы уже видели это на примере умного дома.
Поскольку люди любят стабильность, им кажется, будто что-то новое не придумается, не появится, не приживется. Например монолитный железобетон. Если бы о нем рассказали человеку, который жил в XVII веке? А что такое монолит? Если подумать — уникальная вещь. Здание создается единым объемом непосредственно на площадке. Но это уже то, к чему мы привыкли. Почему это надо считать чем-то из разряда фантастики? Сейчас есть много новых материалов, технологий.
— В каком направлении, на ваш взгляд, будут развиваться технологии строительства?
— Уже сегодня используются 3D-принтеры для печати домов. Они позволяют решить одну из главных проблем монтажа — избавиться от швов на стыке материалов. Остаются лишь эстетичные ровные линии послойного нанесения. Надеюсь, что лет через 20–30 швов не будет совсем.
Роботы-манипуляторы занимаются кладкой. Результат более совершенный, чем у человека. Другое дело, что мы тянемся к ручному исполнению, как пример — кирпич ручной формовки. Такой кирпич разный, кладка неровная, но в этом есть особая эстетика.
Развивается модульное строительство, когда на заводе собираются целые комнаты с отделкой, а потом монтируются на площадке. У многих эта технология ассоциируется с хрущевками. У меня такого нет. Но это должны быть очень качественные изделия и исполнение.
Появились модульные фасады. При строительном исполнении ты подходишь к фасаду здания и видишь, что плохо сведено, криво. А при использовании модульных фасадов кассеты производятся в фабричных условиях, их привозят и просто вешают. Это дороже, но эстетически правильнее и долговечнее.
— Какие строительные материалы сегодня в приоритете, на ваш взгляд? Известно, что архитекторы нередко имеют любимые материалы.
— Мы говорим о фасадах зданий. Есть норматив, при котором какие-то материалы нельзя использовать — например горючесть: нельзя использовать горючие материалы для зданий выше 75 метров. Лично я всегда подбираю материал под конкретный фасад. Каждый заказчик имеет свое видение. Многие просят сделать один массинг (массинг — термин в архитектуре, который относится к восприятию общей формы, а также к размеру здания. — Примеч. ред.) и к нему — несколько вариантов фасадов. Мне проще сделать три массинга и к каждому — свой фасад. К сожалению, существует частая практика оптимизации уже на этапе строительства — замена материалов более дешевыми. Я обычно стараюсь на этапе концепции продумать материал согласно бюджету. Если здание не очень высокое — фасад может быть в композите например. Определенной форме здания походит определенный материал: матовый, с отливом, определенного цвета.
Плюс ограничения финансовые. Был один объект, где мы хотели зеленый фасад. Можно было использовать глазурованный кирпич, терракоту, металл. Выбирали согласно бюджету.
Сегодня чаще используется алюминий, стеклофибробетон. Уходит на второй план керамогранит — есть проблемы с нарезкой: если неправильно нарезать, фасад выглядит ужасно. Кляймеры запрещены. Мелкоштучные материалы активно используются — бетонная или клинкерная плитка; стали возвращаться к керамическому кирпичу.
Я стараюсь предлагать несколько вариантов. Бывают объекты, которые сделаешь — и понимаешь: это оно. И заказчик сразу принимает, и инстанции проходим сразу. Бывает, заказчику не нравятся отдельные моменты. Их можно переделать, но за материал я обычно сражаюсь. Если металл — должен быть металл, если кирпич — то кирпич. Хуже всего — имитация, когда, к примеру, пытаются рисунком на керамограните создать ощущение дерева или металла. Всегда смотрится как подделка.
Большая стройка
— Насколько важна при проектировании экономика проекта?
— Экономика сейчас — самое важное. У нас задача — соединить в одно целое архитектуру, город, девелопера. Мы стараемся максимально.
— В каком направлении развивается современное строительство?
— Есть площадки, которые застраиваются кластерами — Шелепиха, ЗиЛ. Бывает, что какая-то площадка становится модной, застраивается разными девелоперами в рамках КРТ.
Сегодня много объектов, которые строятся в несколько очередей.
Если мы говорим о планировках, становится больше маленьких квартир. Если посмотреть на квартирографию, которая была несколько лет назад, — квартиры более просторные.
Квартирография в домах бизнес-класса — как в классе «комфорт» три года назад.
Может быть, хорошо, что квартиры становятся меньше, — цены выросли. Можно меньше квадратных метров купить, но все функции в квартире будут. Я давно не видела классических квартир, почти все девелоперы заказывают европланировки. Чаще отказываются от коридоров. Раньше было больше комнат, но меньше функциональных помещений. Теперь — все наоборот: комнаты уменьшаются, появляются дополнительные помещения — гардеробные, постирочные, кладовые.
Но в чем большой плюс — все строят разное, и площади становятся более функциональными.
— На одном из недавних форумов вы заявили: «Конечная цель должна заключаться в отказе от традиционного проектирования зданий». Что вы подразумеваете под нетрадиционными методами?
— Выступая перед аудиторией, я каждый раз пытаюсь донести, какова конечная цель архитектуры. Это здание, которое может удовлетворить любой запрос человека, которое взаимодействует с человеком. Пока архитектура и человек существуют отдельно.
А представьте здание, которое знает своего хозяина. Ты моргаешь — значит, хочешь есть, оно раскладывает стол. Зеваешь — раскладывает кровать. Можно иметь квартиру 12 квадратных метров, а не 80, но там могут быть все функции.
Почему важно думать, к какой конечной точке мы стремимся: когда архитектура начинает понимать человека? Проблема большинства архитекторов — зашоренность сознания, они боятся сломать рамки, в которых существуют. Когда ты рассуждаешь и понимаешь, что границ нет, а мы находимся далеко от конечной точки, проще проектировать, искать много вариантов. Это если мы говорим про нетрадиционные методы.
Что касается проектирования, повторюсь: все рутинные операции должны передаваться машине. Я не боюсь, что машина заберет у меня работу. Потому что машина не станет Норманом Фостером, хотя она может стать Захой Хадид. Мы не ругаемся на «мышку» или карандаш, не боимся, что они отберут у нас работу. За человеком остается контроль и направление процессов, он занимается красотой и эстетикой, и даже эти вещи в какой-то степени можно делегировать машине.
На последних форумах многие размышляли, кто будет нести ответственность, если машина неверно рассчитала конструкцию, и здание упало. У нас есть большое количество технологических вещей в мире. Падают даже такие совершенные механизмы, как самолеты. Я исследовала этот вопрос: 85% авиакатастроф — ошибка человека, то есть машина срабатывает точнее. Если что-то произошло, идет расследование до конца, до мельчайших деталей — выясняется все, чтобы исправить ошибку. И после этого ошибочную деталь заменяют на всех самолетах. В архитектуре должна быть такая же практика.
В канун дня рождения Северной столицы своими мыслями о территориальном развитии города в контексте истории и современных реалий с нами поделился Юрий Бакей, директор-главный градостроитель Научно-исследовательского и проектного центра Генерального плана Санкт-Петербурга. Юрий Константинович принимал непосредственное участие в разработке трех версий генплана города на Неве 1987, 2005 и 2023 годов.
— Санкт-Петербург — первый город в России, возникший не стихийно, а по плану. В связи с этим его развитие во многом отличалось от других городов. Он и сейчас идет своим особенным путем?
— У нас город действительно особенный. Надо отдать должное Петру Первому, который создал не просто новую столицу, а целую систему. Новую, иную, которой не было до сих пор, и которую сегодня назвали бы агломерацией. Строительные планы императора изначально не ограничивалась территорией в низовьях Невы. Вместе с Петербургом возводились, например, Сестрорецкие оружейные заводы, загородная резиденция царской семьи на южном берегу Финского залива — ныне Петергоф. По историческим картам, чертежам и рисункам четко прослеживается системность планирования города согласно Петровской линии.
— Особенность Петербурга состоит в этой самой Петровской линии его развития?
— И в историческом контексте. Коллеги из Великобритании с удивлением говорили мне, что они не видели ни одного города с таким количеством генеральных планов. Петербург начал свое существование как столица, которую при Петре Втором на короткое время, с 1728 по 1730 год, вернули в Москву. За этот небольшой период развитие города стало, мягко говоря, затихать. Потом Петербургу вернули столичный статус, и сюда потекли ресурсы всей страны. В начале XX века здесь было сосредоточено около 80% промышленного потенциала. И затем при советской власти, когда столицу перенесли в Москву уже «всерьез и надолго», промышленный потенциал Петрограда — Ленинграда остался, из него продолжали выжимать все что можно.
— В советском школьном учебнике географии было написано, что Ленинград — крупнейший промышленный центр страны.
— Так оно и было. Вместе с промышленностью развивалась ее научно-исследовательская база, а с ней и учебные заведения, где готовили кадры. Поэтому экономика Петербурга отличается многообразием отраслей. Долго придется перечислять все направления индустрии, науки и техники, которые наш город развивал в советское время и с которыми подошел к рубежу XX–XXI веков.
— А насколько согласуется с Петровской линией довоенный советский генеральный план, согласно которому центр Ленинграда переносился в район нынешней Московской площади? Или это была попытка (к счастью, нереализованная) повернуть вектор развития города по принципу «Мы наш, мы новый мир построим»?
— Каждое время диктует свои акценты. В основе довоенных генпланов лежала очень простая идея. Граница СССР с Финляндией проходила в районе Белоострова. Существовала угроза безопасности города, которую все осознавали. Был смысл отодвинуть центр Ленинграда подальше от границы и развивать город в южном направлении. После Великой Отечественной войны ситуация изменилась. С тех пор в развитии города произошло немало интересного. Много раз менялась система управления городским хозяйством, перекраивались административные границы, какие-то территории входили в городскую черту, какие-то выходили. На этом историческом материале можно защитить не одну диссертацию.
— Территориальное развитие города — это живой процесс, как и любая сфера человеческой деятельности. Ни для кого не секрет, что в свое время, особенно в первые постсоветские годы, были совершены градостроительные ошибки. Какие из них, на ваш взгляд, исправлены, какие можно исправить, какие уже непоправимы?
— Согласитесь, что «градостроительная ошибка» — понятие оценочное. То или иное решение одни считают верным, другие — неправильным. Причем споры вызывают не только постройки нашего времени. Не так давно развернулась дискуссия о том, насколько правильно было назначить центром города Заячий остров. Не лучшим ли местом стала, например, территория крепости Ниеншанц в устье Охты? Тогда центр Петербурга меньше страдал бы от наводнений. А сколько разговоров в свое время вызвало появление на Невском проспекте дома Зингера, Елисеевского магазина, здания торгового дома «С. Эсдерс и К. Схейфальс» на Мойке (так называемого дома «У Красного моста») и других коммерческих объектов, которые, по мнению многих, диссонировали с религиозными и иными знаковыми объектами Петербурга? Подобные темы для дискуссий, наверное, лучше оставить историкам. Пусть разбираются.
— А градостроительные ошибки недавнего времени? В частности, уплотнительная застройка или возведение в центре города объектов, которые испортили открыточные виды. Это ошибки?
— Безусловно. Уплотнительная застройка — это притча во языцех, очень болезненная тема. Мы многое быстро забываем. В начале 90-х годов в городе практически ничего не строилось. Это был период выживания…
— …который нередко противопоставляют развитию.
— Да, и каждый выживал по-своему. В зарождающемся тогда частном секторе строились в лучшем случае торговые зоны из ларьков, которые вытеснили торговлю с ящиков. Потом появились первые попытки возводить более серьезные объекты, в частности жилые дома. И этому давали «зеленый свет».
— Потому что город в любом случае должен развиваться?
— Конечно. Но строили, исходя из имеющихся возможностей. Тогда строительный бизнес не мог осваивать территории, на которые нужно провести дороги и инженерные коммуникации — самое дорогое, что может быть в строительстве. Шли туда, где инженерная и дорожная инфраструктуры уже имелись — осваивали незастроенные пространства, в том числе кварталы, которые не успели сформировать к началу 90-х. Их доформировывали уже по иным принципам, потому что основная цель бизнеса — получение прибыли.
— И это шло вразрез с советским градостроительством, которое сейчас ставят в пример современным застройщикам.
— Советское градостроительство было понятным. Имелись четкие представления о том, что, где и в каком количестве должно быть, все это закладывалось в СНиПы. Жилые кварталы не застраивались сами по себе. Вслед за многоквартирными домами вырастали школы, детские сады, поликлиники, магазины, дома быта. К новым жилым массивам прокладывали маршруты городского общественного транспорта. Такой подход обеспечивала политика государства, в руках которого было и строительство, и торговля, и транспорт, и социальная сфера. Сейчас мы устраняем возникшую диспропорцию между объемами жилищного и социального строительства, очищаем общественные пространства от тех построек 1990-х и 2000-х годов, которые портили вид и создавали неудобства горожанам. Например, убрали ларьки, павильоны и другие подобные объекты, которые загораживали подходы к станциям метро. Руководство города создало систему, которая в условиях рыночной экономики позволяет вернуться к разумным градостроительным принципам.
— Некоторые петербургские архитекторы сегодня называют советское градостроительство образцовым. Кварталы «хрущевок» и «брежневок» утопают в зелени, соблюден баланс между придомовой территорией, зонами для прогулок, отдыха, игровыми площадками рядом со школами, детскими садами. Вполне комфортная городская среда. Сейчас мы к этому возвращаемся?
— Я бы не использовал слово «образцовый». Жизнь все-таки более разнообразна. Во все времена в основе градостроительства лежит экономика. Выполняя задачу по обеспечению населения массовым жильем, государство создало определенный инструментарий в виде индустрии, которая позволяла поначалу строить пятиэтажки. Далее с расширением возможностей стали возводить девяти-, двенадцати-, шестнадцатиэтажные дома и так далее. Те, кто застали времена застройки «хрущевок» и «брежневок», помнят, что изначально эти жилые кварталы выглядели не так мило, как сегодня. Ни о какой зелени не было и речи. Благоустраивались они потом руками самих жителей. Люди выходили на субботники и облагораживали территорию. Государство, кстати, не только проявляло инициативу в этом вопросе, но и выделяло деньги. За полвека деревья, посаженные бабушками и дедушками нынешних жителей этих кварталов, выросли выше крыш, сами территории стали обжитыми, приобрели некую индивидуальность.
— Но в нетронутых кварталах «хрущевок» и «брежневок» люди живут не так скученно, как в местах, затронутых уплотнительной застройкой, и кварталах современных высотных жилых домов.
— Пропорции советских построек на контрасте к тому, что строится сегодня, конечно, более человеческие. В основе деятельности людей лежит какая-то логика принятия решения, связанная с потребностями и возможностями своего времени. Взгляните на исторические районы Петербурга. Там плотность застройки заоблачная! Лицевой фасад здания прекрасен, а в окнах, выходящих во вторые-третьи дворы, никогда не бывает солнечного света. Те, кто проектировали и возводили жилые дома в Петербурге до революции, не задумывались о нормах инсоляции, не говоря уже об экологии.
— И после революции мы долго жили под мичуринским девизом «Мы не можем ждать милостей от природы; взять их у нее — наша задача».
— Даже в двадцать первом веке, в начале 2000-х, когда мы разрабатывали градостроительный проект ЗСД и предусматривали места для перехода диких животных, в частности ежей, нашу команду считали чуть ли не городскими сумасшедшими. А сегодня это — норма. И наши решения реализованы в рабочем проекте — проходы для ежиков и других зверьков обустроены и действуют.
— Расскажите об основных направлениях работы Научно-исследовательского и проектного центра Генерального плана Санкт-Петербурга. Какие задачи стоят сейчас перед вашей командой?
— После утверждения нового генплана Петербурга мы должны подготовить обновленную версию Правил землепользования и застройки. Это два важнейших направления нашей деятельности. Третье — участие в разработке «Нормативов градостроительного проектирования Санкт-Петербурга», которые были обновлены в декабре прошлого года. На их основе создается генплан и другие проекты территориального планирования. Обновленная версия нормативов вышла с учетом недавно утвержденных методических указаний Минэкономразвития.
— Возглавляемая вами организация является проектной и научно-исследовательской. Расскажите о научной деятельности Центра Генерального плана Санкт-Петербурга.
— Мы создатели и обладатели уникальной 3D-модели города. Это часть информационно-аналитической системы комитета по градостроительству и архитектуре Санкт-Петербурга, важный инструментарий по подготовке регламента высотного регулирования в нашем городе. Методическое начало модели было положено еще в советские времена, а сегодня это действующий инструмент.
— Для кого модель предназначена? Кто может ею пользоваться?
— Прежде всего — для проектировщиков, которые с ее помощью могут проверить свой объект на соответствие регламенту высотного регулирования. В модель загружены ограничения, связанные с аэронавигацией и охраной панорамных видов. Если проектировщик или заказчик проекта не согласен с налагаемыми на его объект ограничения по высоте, мы проводим проверку с использованием модели.
Хотелось бы отметить еще две большие научные работы нашего центра. Недавно завершили подготовку монографии, посвященной отечественным лауреатам премии имени сэра Патрика Аберкромби. Эту награду для архитекторов и градостроителей, по статусу и престижу аналогичную Нобелевской премии, получили три наших зодчих, причем все — ленинградцы-петербуржцы. Иосиф Брониславович Орлов и Николай Иванович Симонов удостоены премии за разработку проектов новых городов Навои в Узбекистане и Шевченко (ныне Актау) в Казахстане. Валентин Федорович Назаров — за значительный вклад в развитие Санкт-Петербурга и создание Генерального плана 2005 года, который обеспечил устойчивое развитие города и сохранение его исторического наследия.
— Из этих фактов можно заключить, что ленинградская-петербургская школа градостроительства — лучшая в стране. Это действительно так?
— В 1985 году я бы на этот вопрос ответил утвердительно с абсолютной уверенностью, что наша ленинградская школа — ведущая и на голову выше всех остальных в стране. С тех пор многое изменилось, градостроительные школы других российских городов успешно развиваются, но авторитет петербургских специалистов незыблем, к нам внимательно прислушиваются на российских и международных конференциях.
— Кстати, о конференциях. Что Центр Генерального плана Санкт-Петербурга представит на Градостроительной неделе в Москве?
— Я как раз хотел рассказать еще об одной большой работе, представленной в марте на выставке «Россия». Это двухтомный альбом «Петербургская градостроительная графика с XVII по XXI век».
— Семнадцатый век?! Я не ослышался? Петербург ведь еще не существовал!
— Все верно. У нас есть план местности, занимаемый ныне Петербургом, который был подготовлен в 1698 году еще до ее включения в состав России по итогам Северной войны. На плане обозначены шведские фортификационные сооружения. Это один из многих уникальных документов, которые входят в состав альбома, ставшего наиболее полным собранием карт Санкт-Петербурга, градостроительных планов, схем, диаграмм, рисунков и эскизов.
Пользуясь случаем, хочу искренне поблагодарить сотрудников Российской национальной библиотеки, Библиотеки Академии наук, архивов и коллекционеров, которые предоставили нам свои материалы. Все вместе мы выполнили большую работу, которая позволит шаг за шагом проследить развитие города и ход градостроительной мысли.
