Елена Пучкова: «Когда ты понимаешь, что границ нет, а мы находимся далеко от конечной точки, проще проектировать»
Если верить академическим определениям, современная архитектура — все, что строится, по крайней мере, с середины прошлого века. Но стили, технологии, материалы 1970-х и 2000-х — совсем разные. Следовательно, каждый архитектор может трактовать понятие «современная архитектура» по-своему. У Елены Пучковой, главного архитектора архитектурной компании Генпро, есть собственный взгляд.
— Что лично вы вкладываете в понятие «современная архитектура»?
— Современная архитектура — удовлетворение функций, которые вкладываются в строение, с сохранением эстетического внешнего облика; это красота, это функционал, это архитектура вне времени.
Архитектура имеет свойство устаревать — в основном в попытках удешевить объект.
В разные эпохи были разные стили. Если посмотреть на старые здания, они нам представляются вечными. Старыми, но не устаревшими. Есть разница между старым и устаревшим. Старые — это красиво. У красоты нет времени. А устаревший — это не очень хорошо: нет эстетики, нет красоты. К сожалению, была эпоха проектирования, здания которой очень хочется откорректировать.
Условно архитектуру можно разделить на три эпохи. Первая — когда здания проектировались с позиции в первую очередь эстетики. Вторая — когда здания должны были быть дешевыми и функциональными, укладываться в экономическую модель. Теперь совмещается и то, и другое.
Современные направления позволяют создать такую архитектуру, чтобы она не устаревала. В архитектуру возвращается идея красоты и функционала. В Москве главный архитектор и мэр дают архитекторам возможность фантазировать. Руки у нас больше развязаны.
Мы понимаем, что изначально архитектура вырастала из внешнего облика. Появлялись именитые архитекторы. Эстетика внешнего облика превалировала. Сейчас все считают деньги, и задача — попасть в нормы, в квартирографию, экономику. Ни один девелопер не позволит построить здание, которое не попадает в экономику, но оно должно быть эстетичным. Сегодняшние проекты домов бизнес-класса, даже комфорт-класса направлены на то, чтобы они не устаревали. Чтобы через много лет можно было сказать, что эти здания начала XXI века, но они не устаревшие.
— Появляются ли, на ваш взгляд, сегодня течения, соразмерные стилям прошлых лет — неоклассике, модерну и т. д.?
— Сегодня сложно сказать, что есть какой-то стиль. По-хорошему, все это эклектика. Это слово стало ругательным, потому что не всегда получается хорошо. Но изначально это очень эстетически правильный стиль.
Если в определенной эпохе стиль был надиктован, все делали здания плюс-минус похожими. Сейчас никто не старается придерживаться определенного стиля.
У меня есть версия, что названия стилей — современные. Вряд ли такие названия появлялись в то время, когда здания проектировались. Они появились позже. Может быть, с течением времени появится название у современного стиля. Есть вероятность, что через сто лет студенты МАРХИ будут изучать постройки нашего времени и как-то назовут современный стиль.
— Как правило, оригинальностью могут похвастаться специализированные здания вроде культурных центров, отелей, спортивных сооружений. В какой мере это можно отнести к жилым зданиям?
— Оригинальный музей проще сделать, чем любое жилое здание. Они похожи друг на друга — это связано с функционалом. Но сейчас в Москве есть запрос на уникальную архитектуру. В кейсе нашей компании — много уникальных жилых объектов. Тот же «JOIS», который мы делали для MR Group. Это здание не похоже на другое жилье. Бизнес-центр «Nice Tower» — максимально оригинальная форма, которая в том числе исходила из функционала и эффективности. Мы создаем узнаваемые здания, которые становятся доминантами, точками притяжения. Хороший пример также — бизнес-центр «Upside Kuntsevo», который, в отличие от предыдущих кейсов, не является высотным объектом, но привлекает именно необычной формой и лаконичной структурой фасадных решений.
Есть много зданий уникальных форм. Архитектура уходит от квадратов, от кубиков. В Москве уникальны 90% проектов. Именно жилые дома и офисы сегодня становятся оригинальными.
Архитектура на перспективу
— У каких направлений в архитектуре есть сегодня перспектива для развития?
— Наступил век новых технологий. Мы тяготеем все к компьютеризации, к машинным технологиям. По сути, те же бионические формы возникли именно из-за компьютеризации проектирования. Появился стиль параметрика, он же — алгоритмическая архитектура. Патрик Шумахер, который ныне руководит бюро Захи Хадид, сформулировал Манифест параметризма. Архитектор берет компьютер, задает ему код, компьютер делает архитектуру. Многие не понимают сути этого стиля, думая, что все эти необычные формы рисует человек. Нет. Само название говорит об обратном: «Параметрика» — «параметр», «алгоритмическая архитектура» — «алгоритм». Архитектор задает определенный код или алгоритм, например, условно: «тяготей к этой точке», и компьютер сам генерирует форму. То есть архитектор не знает, что получится в конечном итоге, объем формирует машина, а человек лишь контролирует процесс.
В процесс проектирования все больше внедряется технологий, связанных с искусственным интеллектом. Пока все это на этапе развития, и те же планировки, которые делаются при помощи ИИ, получаются довольно кривыми, но со временем технология будет совершенствоваться, и бо́льшая часть рутинных процессов будет делегироваться машине. И это очень правильно. К примеру, когда я сажаю квартирографию, наношу зонинг, трачу безумное количество времени. Я переберу 20–30 вариантов, а машина за более короткий срок может предложить тысячи. Архитектор должен контролировать машину и внешним обликом заниматься.
Если посмотреть более глобально на те направления, которые будут внедрять в практику через 50–100 лет, основные мировые исследования сводятся к полному уходу от статичности архитектуры. Одно из таких исследований проводила я. Появляются юниты, которые можно перемещать по зданию, менять между собой. Мы говорим не о конкретном здании, которое стоит, а о зданиях, которые могут переконфигурироваться, менять место, видоизменяться. Ведь что такое архитектура будущего как таковая? Это архитектура, которая может удовлетворять все потребности, пожелания человека, у которого сегодня — одно настроение, завтра — другое. Идея — чтобы архитектура удовлетворяла каждый запрос, который на нее поступает.
Это не новая идея. Ее много лет назад предложил Седрик Прайс — «здание, в котором человек может делать все, что он хочет». Это проект «Fun Palace» на месте нынешнего Центра Помпиду в Париже. Проект не был принят.
Сейчас в Нью-Йорке построен арт-центр «The Shed». Он состоит из оболочки и внутренней части. Во внутренней расположен зал, мастерские. Внешняя оболочка, когда трансформируется, образует другой зал.
На самом деле все эти идеи с точки зрения технологий реализуемы и сейчас, но, чтобы сделать полностью трансформируемое здание, где каждая часть перемещается, нужно несколько илонов масков и бюджет нескольких государств. Любая инновация — это дорого. С течением времени, когда начинается фабричное производство, все дешевеет и становится обыденным. Мы уже видели это на примере умного дома.
Поскольку люди любят стабильность, им кажется, будто что-то новое не придумается, не появится, не приживется. Например монолитный железобетон. Если бы о нем рассказали человеку, который жил в XVII веке? А что такое монолит? Если подумать — уникальная вещь. Здание создается единым объемом непосредственно на площадке. Но это уже то, к чему мы привыкли. Почему это надо считать чем-то из разряда фантастики? Сейчас есть много новых материалов, технологий.
— В каком направлении, на ваш взгляд, будут развиваться технологии строительства?
— Уже сегодня используются 3D-принтеры для печати домов. Они позволяют решить одну из главных проблем монтажа — избавиться от швов на стыке материалов. Остаются лишь эстетичные ровные линии послойного нанесения. Надеюсь, что лет через 20–30 швов не будет совсем.
Роботы-манипуляторы занимаются кладкой. Результат более совершенный, чем у человека. Другое дело, что мы тянемся к ручному исполнению, как пример — кирпич ручной формовки. Такой кирпич разный, кладка неровная, но в этом есть особая эстетика.
Развивается модульное строительство, когда на заводе собираются целые комнаты с отделкой, а потом монтируются на площадке. У многих эта технология ассоциируется с хрущевками. У меня такого нет. Но это должны быть очень качественные изделия и исполнение.
Появились модульные фасады. При строительном исполнении ты подходишь к фасаду здания и видишь, что плохо сведено, криво. А при использовании модульных фасадов кассеты производятся в фабричных условиях, их привозят и просто вешают. Это дороже, но эстетически правильнее и долговечнее.
— Какие строительные материалы сегодня в приоритете, на ваш взгляд? Известно, что архитекторы нередко имеют любимые материалы.
— Мы говорим о фасадах зданий. Есть норматив, при котором какие-то материалы нельзя использовать — например горючесть: нельзя использовать горючие материалы для зданий выше 75 метров. Лично я всегда подбираю материал под конкретный фасад. Каждый заказчик имеет свое видение. Многие просят сделать один массинг (массинг — термин в архитектуре, который относится к восприятию общей формы, а также к размеру здания. — Примеч. ред.) и к нему — несколько вариантов фасадов. Мне проще сделать три массинга и к каждому — свой фасад. К сожалению, существует частая практика оптимизации уже на этапе строительства — замена материалов более дешевыми. Я обычно стараюсь на этапе концепции продумать материал согласно бюджету. Если здание не очень высокое — фасад может быть в композите например. Определенной форме здания походит определенный материал: матовый, с отливом, определенного цвета.
Плюс ограничения финансовые. Был один объект, где мы хотели зеленый фасад. Можно было использовать глазурованный кирпич, терракоту, металл. Выбирали согласно бюджету.
Сегодня чаще используется алюминий, стеклофибробетон. Уходит на второй план керамогранит — есть проблемы с нарезкой: если неправильно нарезать, фасад выглядит ужасно. Кляймеры запрещены. Мелкоштучные материалы активно используются — бетонная или клинкерная плитка; стали возвращаться к керамическому кирпичу.
Я стараюсь предлагать несколько вариантов. Бывают объекты, которые сделаешь — и понимаешь: это оно. И заказчик сразу принимает, и инстанции проходим сразу. Бывает, заказчику не нравятся отдельные моменты. Их можно переделать, но за материал я обычно сражаюсь. Если металл — должен быть металл, если кирпич — то кирпич. Хуже всего — имитация, когда, к примеру, пытаются рисунком на керамограните создать ощущение дерева или металла. Всегда смотрится как подделка.
Большая стройка
— Насколько важна при проектировании экономика проекта?
— Экономика сейчас — самое важное. У нас задача — соединить в одно целое архитектуру, город, девелопера. Мы стараемся максимально.
— В каком направлении развивается современное строительство?
— Есть площадки, которые застраиваются кластерами — Шелепиха, ЗиЛ. Бывает, что какая-то площадка становится модной, застраивается разными девелоперами в рамках КРТ.
Сегодня много объектов, которые строятся в несколько очередей.
Если мы говорим о планировках, становится больше маленьких квартир. Если посмотреть на квартирографию, которая была несколько лет назад, — квартиры более просторные.
Квартирография в домах бизнес-класса — как в классе «комфорт» три года назад.
Может быть, хорошо, что квартиры становятся меньше, — цены выросли. Можно меньше квадратных метров купить, но все функции в квартире будут. Я давно не видела классических квартир, почти все девелоперы заказывают европланировки. Чаще отказываются от коридоров. Раньше было больше комнат, но меньше функциональных помещений. Теперь — все наоборот: комнаты уменьшаются, появляются дополнительные помещения — гардеробные, постирочные, кладовые.
Но в чем большой плюс — все строят разное, и площади становятся более функциональными.
— На одном из недавних форумов вы заявили: «Конечная цель должна заключаться в отказе от традиционного проектирования зданий». Что вы подразумеваете под нетрадиционными методами?
— Выступая перед аудиторией, я каждый раз пытаюсь донести, какова конечная цель архитектуры. Это здание, которое может удовлетворить любой запрос человека, которое взаимодействует с человеком. Пока архитектура и человек существуют отдельно.
А представьте здание, которое знает своего хозяина. Ты моргаешь — значит, хочешь есть, оно раскладывает стол. Зеваешь — раскладывает кровать. Можно иметь квартиру 12 квадратных метров, а не 80, но там могут быть все функции.
Почему важно думать, к какой конечной точке мы стремимся: когда архитектура начинает понимать человека? Проблема большинства архитекторов — зашоренность сознания, они боятся сломать рамки, в которых существуют. Когда ты рассуждаешь и понимаешь, что границ нет, а мы находимся далеко от конечной точки, проще проектировать, искать много вариантов. Это если мы говорим про нетрадиционные методы.
Что касается проектирования, повторюсь: все рутинные операции должны передаваться машине. Я не боюсь, что машина заберет у меня работу. Потому что машина не станет Норманом Фостером, хотя она может стать Захой Хадид. Мы не ругаемся на «мышку» или карандаш, не боимся, что они отберут у нас работу. За человеком остается контроль и направление процессов, он занимается красотой и эстетикой, и даже эти вещи в какой-то степени можно делегировать машине.
На последних форумах многие размышляли, кто будет нести ответственность, если машина неверно рассчитала конструкцию, и здание упало. У нас есть большое количество технологических вещей в мире. Падают даже такие совершенные механизмы, как самолеты. Я исследовала этот вопрос: 85% авиакатастроф — ошибка человека, то есть машина срабатывает точнее. Если что-то произошло, идет расследование до конца, до мельчайших деталей — выясняется все, чтобы исправить ошибку. И после этого ошибочную деталь заменяют на всех самолетах. В архитектуре должна быть такая же практика.
В канун Дня реставратора мы встретились с основателем и главой группы компаний «ГЕОИЗОЛ» Еленой Лашковой, для которой восстановление и воссоздание памятников истории и культуры стало важным и любимым делом. Состоялся содержательный разговор не только о реставрации, но и об особенностях сегодняшнего строительного рынка.
— Елена Борисовна, вы дали интервью нашему изданию год назад. Насколько с тех пор изменился строительный рынок? Какие новые тенденции вы заметили в развитии как строительной отрасли, так и экономики России в целом? Поделитесь своими наблюдениями.
— Строительный рынок, конечно, меняется, но тенденции 2024 года — те же, что и в прошлом году:
- стоимость строительных материалов продолжает расти;
- снижается спрос на жилье;
- значительно уменьшились инвестиции на коммерческую недвижимость.
Основные строительные мощности сегодня - в госсекторе и у крупных монополистов. Это, прежде всего, инфраструктурные объекты. У нашей компании остался в основном госзаказ, а это сложный рынок.
— В чем его основные сложности?
— Во-первых, в государственных расценках, которые ниже рыночных. Во-вторых, в низком качестве проектной документации, которую получает генподрядчик, заходя на объект. Приходится переделывать проект, естественно, за свой счет, что повышает затраты. К тому же в этом случае заказчик вынужден отправлять доработанную документацию на экспертизу, что перегружает экспертные организации и замедляет темп выполнения работ. А сдвигать срок сдачи объекта нельзя, иначе попадешь в реестр недобросовестных подрядчиков. Риск несвоевременного исполнения обязательств по контракту усугубляется и уходом с рынка многих производителей оборудования и технологий, по этой причине приходится вносить соответствующие изменения в проект. Из-за всего этого генподрядчики работают по сути в боевых условиях.
— Сегодня, и это лишний раз продемонстрировал ПМЭФ-2024, наблюдается тренд к укрупнению строительного бизнеса. Возникают гигантские строительные корпорации. Ваше отношение к этому процессу?
— Наверное, для госсектора это оправданно. Знаю, что в нашем профессиональном сообществе многие имеют другое мнение и к укрупнению предприятий относятся отрицательно. Но крупные госкорпорации реализуют долгосрочные проекты и имеют возможность плановой, а значит, более эффективной работы. В конце концов, в нашей стране был период плановой экономики, были и достижения. Это ни в коем случае не значит, что я хочу возврата в советское прошлое. Но почему бы не воспользоваться былым опытом, взяв из него лучшее? Еще раз повторю: это неплохо для государства. А в частном секторе строительной отрасли должны оставаться небольшие предприятия и действовать по рыночным правилам в условиях здоровой конкуренции. В некоторых сегментах рынка, например в реставрации, укрупнение компаний в принципе невозможно.
— И для государственных, и для частных предприятий нужны квалифицированные работники, а они сейчас в дефиците во всей строительной отрасли. Какие кадровые проблемы испытывает ваша компания?
— Те же, что и все. Последние десятилетия из сферы высшего образования постепенно выбыли специалисты, имеющие опыт и производства, и науки, и обучения студентов. Образование стало не только узкопрофильным, но и некачественным. В целом потерялась преемственность поколений. Это относится еще в бо́льшей степени и к среднетехническому образованию.
Выпускники производственных училищ и вузов приходят на производство совсем «сырыми», да еще и не хотят идти работать на линию или рассматривают ее как временную стартовую ступень. Прораб и мастер участка — сейчас самые востребованные должности. Также не хватает энергетиков, механиков. И, конечно же, квалифицированных рабочих. У меня когда-то работала династия сварщиков, которые могли прочитать чертеж, подобрать технологию сварочных работ, предложив альтернативное решение. Сегодня таких людей не найти. Система профтехобразования разрушена, и мы вынуждены учить ребят на ходу, но есть рабочие специальности, которым не научить ни за месяц, ни за два. Таким образом, недостаточно людей на линии, включая руководителей среднего звена, не хватает квалифицированных рабочих.
— Наверное, легче сказать, кого хватает?
— Управленцев. Начальников на рынке труда полно! Ко мне на собеседование приходят много ребят, претендующих на должности топ-менеджеров, готовых управлять специально обученными людьми. Но где эти специально обученные люди — квалифицированные рабочие и линейный персонал, который вышел из рабочих и понимает, как строить? Их непросто найти, и их труд сегодня стоит непомерно дорого. В наши дни хороший сварщик встречается реже, чем топ-менеджер, уж точно! Управленцы есть, строителей нет.
— Эту проблему не решить даже за счет мигрантов?
— Мигрантов все меньше, они стоят все дороже. Чтобы удержать квалифицированных рабочих, приходится повышать им зарплату. Но, работая по сметным расценкам госзаказа, мы не можем догнать тех, кто переманивает у нас кадры. У нас сегодня накладные расходы «съедают» даже будущую прибыль. Сегодня ни на одном объекте наша прибыль не превышает трех процентов. Но не должно быть и убытка. Откуда его компенсировать?
— И каков выход из этой ситуации?
— Должны быть повышены государственные расценки, куда заложена сейчас очень низкая заработная плата, в сборниках сметных цен она вообще в два-три раза ниже рыночной. Считаю, что сметные расчеты пора выполнять ресурсным методом: сколько затрачено, столько и нужно заплатить исполнителям.
— От дефицита кадров перейдем к дефициту современных технологий, который вот уже десяток лет, а особенно последние два года, испытывает наша экономика. Как в вашей компании решается проблема импортозамещения?
— Импортозамещение — как раз не проблема, а задача. В этом вопросе я настроена гораздо более оптимистично. Могу с гордостью сказать, что многие наши усилия в этом направлении, скорее, называются импортоопережением. Расскажу одну историю. Более десяти лет назад мы начали закупать продукцию немецкой фирмы Ischebeck. Владелец этой фирмы сказал, что эту технологию мы не сможем повторить, и дал исходные параметры закупаемого сырья. Я приняла вызов и в течение трех лет нами были найдены в России специалисты, которые смогли спроектировать и изготовить оборудование, подобрать нужное сырье на российских заводах.
— После этого я предложила владельцу Ischebeck организовать совместное производство на нашем Пушкинском машиностроительном заводе. Он отказался, увидев, что мы смогли решить все задачи и реально заберем производство на себя, уменьшив загрузку его завода. На самом деле я отношусь к этому человеку с большим уважением за патриотизм и социальную ответственность — он развивал производство прежде всего в своем родном городке Эннепеталь земли Северный Рейн-Вестфалия, где еще в XIX веке его предки организовали семейную фирму, которая сегодня является градообразующим предприятием. Я — тоже патриот своего родного города Петербурга и не менее родного мне города Пушкина и хочу, чтобы здесь развивалось производство, и оборудование изготавливалось руками российских рабочих.
— Пушкинский машиностроительный завод полностью покрывает потребности «ГЕОИЗОЛа» в оборудовании?
— В части оборудования для свайных и гидротехнических работ (анкерные тяги, шпунт и т. д.) обеспечивает на сто процентов, а в целом — на четверть. Сейчас импортозамещение нужно, прежде всего, в области инженерных решений — вентиляция, кондиционирование, слаботочные системы и т. п. В этом и ряде других направлений мы сотрудничаем с поставщиками из дружественных стран. Но многие отечественные предприятия сейчас стараются развивать собственные производства, и думаю, что в ближайшем будущем мы будем закупать большинство необходимых материалов и оборудования в российском промышленном кластере.
— На этой оптимистичной ноте перейдем к важному для вас направлению работ — реставрации. Тем более что представители этой профессии отметили свой праздник 1 июля. Расскажите, как компания «ГЕОИЗОЛ» пришла к этому виду деятельности?
— Компания «ГЕОИЗОЛ» начинала свою деятельность почти тридцать лет назад с гидроизоляции подвалов, в основном в зданиях дореволюционной постройки, естественно, находившихся под охраной КГИОП. От гидроизоляции, усиления фундаментов и кирпичной кладки мы шаг за шагом пришли к выполнению комплекса работ «под ключ», в том числе всех необходимых работ по реставрации: восстановлению лепнины, живописи и т. д.
— У «ГЕОИЗОЛа» большой штат реставраторов?
— Нет, конечно. Квалифицированных реставраторов в Петербурге немного, их всех знают пофамильно. В штате мы аккумулируем специалистов-управленцев в области реставрации, а на «тонкие» работы приглашаем сертифицированных профессионалов либо привлекаем на субподряд небольшие реставрационные компании, где как раз трудятся потомственные реставраторы с уникальными навыками и умениями. Эти компании небольшие, им трудно получить крупный государственный контракт, наше сотрудничество с ними взаимовыгодно.
— Реставрационное направление вносит существенный вклад в доходы вашей компании?
— Недавно меня спросили, почему мы занимаемся реставрацией. И я поняла, что ответ на этот вопрос будет не «потому что», а «вопреки». Вопреки экономическим показателям. Ведь бизнес — это еще и «про амбиции». Реставрация — это наш, лично мой вклад в историю города. То, что я люблю, то, что мне интересно, и то, что делаешь с удовольствием.
— То есть это некая отдушина в общем потоке дел?
— В процессе работы — это не отдушина, а заботы и хлопоты. Когда объект завершен, при взгляде на результат ты понимаешь: вот оно, дело твоей жизни. Конечно, мне интересны все наши объекты, особенно гидротехнические. Ты о них вспоминаешь, ты к ним возвращаешься. Но реставрация — это, что называется, по-питерски. То, от чего невозможно отказаться.
— Какие питерские объекты в области реставрации сейчас у вас в работе? Расскажите о них.
— Из наиболее крупных стоит назвать Федоровский городок в Пушкине, форт «Кроншлот» в Кронштадте и особняк Веге на Октябрьской набережной в Петербурге, о котором хочется рассказать отдельно.
Он выполнен в стиле модернизма, который предвосхищает конструктивизм, функционализм и другие направления советского авангарда и который, на мой взгляд, можно считать золотым веком отечественной архитектуры. Я люблю все, что связано с этим периодом в российском зодчестве. К тому же отрадно, что реставрация памятников истории и культуры выходит за пределы центра Петербурга и проводится на территориях, которые до недавнего времени можно было назвать депрессивными. Уверена, «ГЕОИЗОЛ» не разочарует Setl Group как своего заказчика, с которым мы выполнили реконструкцию здания канатного цеха на заводе «Красный гвоздильщик» на Васильевском острове.
— Здание бывшего туберкулезного диспансера на Петроградской стороне с приспособлением под учебный корпус РАНХиГС награжден серебряным дипломом VII Всероссийского фестиваля «Архитектурное наследие»...
— Награда обошлась дорого. После того как тубдиспансер на Каменноостровском проспекте, 66, закрыли, здание десять лет оставалось бесхозным со всеми вытекающими отсюда последствиями. Когда мы пришли на объект, кровля практически отсутствовала, наблюдалась серьезная деструкция кирпичной кладки, а помещения служили пристанищем бомжей. Нам пришлось проводить дополнительное обследование, в результате которого было выявлено много дефектов, не замеченных ранее. Затем, как обычно, пришлось переделывать проект. Но, несмотря на все трудности, мы отреставрировали здание, обустроили великолепные помещения, абсолютно отвечающее стандартам современного образования и строгим требованиям КГИОП.
— В сфере реставрации «ГЕОИЗОЛ» сегодня успешно действует не только в родном для компании Петербурге, но и в Калининградской области. Расскажите о деятельности компании в этом регионе.
— В Калининграде у нас несколько крупных заказчиков, туда направлены основные силы. В последнее время меня не покидает ощущение, что наш головной офис в Петербурге стал филиалом калининградского отделения, а не наоборот.
Объекты в Калининградской области у нас в основном гидротехнические. Из наиболее крупных назову реконструкцию променада в Светлогорске с реставрацией знаменитых солнечных часов и строительство волноломов в той же локации. Променад — это не просто прогулочная дорожка вдоль моря, а серьезное гидротехническое сооружение для защиты берега и пляжа от штормовой нагрузки. В наших проектных решениях мы применяем и старые немецкие технологии, например для удержания песчаного пляжа от вымывания забиваем бревна в море поперек береговой линии из лиственницы. Это так называемые буны. Они уже более ста лет возводятся по побережью Балтийского и Северного морей в Польше, Германии, Нидерландах...
Волноломы, которые мы строим в шельфовой зоне для защиты от штормов, не имеют аналогов в России. Изначально предполагалось воспользоваться технологиями и оборудованием из Голландии, которая в данном направлении — ведущая в мире, поскольку находится в зоне постоянной штормовой опасности. Мы даже хотели направить наших молодых сотрудников в Нидерланды на обучение, но оказалось, что все учебные курсы по гидротехнике проводятся на нидерландском языке, на английском не учат — таким образом они защищают свой рынок от иностранной экспансии. К тому же началось санкционное давление, пришлось многое делать самостоятельно: осваивать новые гидротехнические технологии, закупать оборудование и материалы через дружественные страны и даже самим добывать камень, арендуя карьер. В результате была проведена большая научно-исследовательская работа, мы сейчас успешно реализуем проект.
— И специалисты компании обогатились новыми знаниями...
— Конечно! В том числе в тех сферах, о которых раньше не имели представления. Например, в вопросах навигации, фрахта кораблей, транспортировки груза по льду. Эти знания необходимы для успешной организации работ в Калининградской области и в Кронштадте, где у нас, кстати сказать, появилась новая штатная единица — реставратор-водолаз, необходимая для реставрации подводной части сооружений форта. Мы развиваемся, этим можно гордиться!
— Традиционный вопрос нашего времени: ваше отношение к искусственному интеллекту?
— Как в медицине: хорошее диагностическое оборудование никогда не заменит опыт врача. Искусственный интеллект дает огромные возможности и должен дополнить человеческий мозг, а не заменить его. Управлять искусственным интеллектом и интерпретировать результаты его работы должны квалифицированные специалисты.