Руслан Родиков: «Российские лифтостроители открывают новые диапазоны скорости и комфорта»
Будет ли решена проблема с нехваткой высокоскоростных лифтов в стране, что особенно актуально для строительной отрасли, ориентированной на возведение высотных зданий? Генеральный директор АО «МЭЛ» Руслан Родиков рассказал о текущих тенденциях в освоении этого сегмента на примере столичной компании.
— Руслан Святославович, уход с рынка иностранных игроков стал одновременно и стрессом, и окном возможностей для отечественных производителей. Первое время запросы на скоростное лифтовое оборудование покрывались китайскими производителями. Какова ситуация сегодня?
— Могу привести непосредственно пример нашей компании. Завод «МЭЛ» начал разработку лифтов со скоростью 4 м/с еще с осени 2022 года, после того как рынок покинули западные бренды. В начале 2024 года мы получили сертификат на их серийный выпуск. Он выдан на лифты с машинным и без машинного помещения грузоподъемностью до 2000 кг и со скоростью до 4 м/с включительно. Это знаковое событие не только для нас, но и для всей строительной отрасли. Ранее из отечественных производителей никто не мог предложить серийный локализованный продукт для объектов повышенной этажности. Более того, мы уже стали лидерами скоростных лифтов. В том же, в 2024 году, завод ввел в эксплуатацию современный производственный цех, заточенный под выпуск оборудования этого сегмента.
— Какие импортные аналоги уже удалось заместить?
— Компания открывает все диапазоны скорости, грузоподъемности и комфорта, которые востребованы заказчиком. В середине 2024 года мы получили сертификат на серийный выпуск оборудования по новому ГОСТу 33984.1-2016, с машинным и без машинного помещения со скоростью подъема до 7,0 м/с и грузоподъемностью до 5000 кг, в том числе больничные лифты. Запустили производство лифтов бизнес- и премиум-класса под брендом VEXT, включающего в себя полный цикл операций: лазерную резку поступающих материалов, изготовление деталей на координатно-пробивном центре с последующей гибкой и формовкой, сваркой, покраской на линии немецкого производства и дальнейшей комплектной сборкой лифтового оборудования по грузоместам для отправки заказчикам.
Надеемся, что за счет данной продукции будет решена проблема с нехваткой высокоскоростных лифтов в стране.
— Каковы производственные мощности нового цеха?
— Ресурсов достаточно. В настоящий момент производственные мощности позволяют выпускать до 1000 единиц оборудования для высокоскоростных лифтов сегментов классов «бизнес» и «премиум», не уступающих по качеству, надежности, удобству и функциональности ушедшим с российского рынка американским и европейским аналогам. Такой объем позволяет полностью покрывать запросы российского рынка. Будем и дальше расширять свои возможности и ориентироваться не только на наших потребителей, но и заказчиков из ближнего зарубежья. И что немаловажно — благодаря новому производству организованы дополнительные рабочие места для более восьмидесяти человек.
— На этапе освоения серийного выпуска высокоскоростных лифтов застройщики могли сомневаться в надлежащем качестве продукции отечественного производства. Как вам кажется, в процессе эксплуатации они убедились в том, что российские лифты не уступают зарубежным аналогам?
— У девелоперов и обслуживающих организаций было достаточно времени, чтобы убедиться, что наше оборудование соответствует всем нормам и требованиям в области безопасности, а также обеспечивает удобство монтажа и обслуживания. И, что не менее важно, гарантирует комфортное и удобное перемещение пассажиров.
Как производитель полного цикла мы полностью отвечаем за качество нашей продукции, часть комплектующих производим самостоятельно, что-то закупаем у локальных поставщиков и партнеров из дружественных стран. Так, например, мы используем лебедки Forvorda и Montanari для производства скоростных лифтов. Узлы безопасности — ловители, ограничители, буферы — Hunning. За плавность движения кабины и комфортность поездки отвечают станция управления и дверной привод компании Optimax. Все указанные производители поставляют свою продукцию в том числе компаниям так называемой «большой четверки» — Otis, Kone, Schindler, TKE. Высокоскоростные лифты оснащены бесперебойными блоками питания, которые при отключении электроэнергии в здании доведут кабину до ближайшей остановки. Встроенные фотобарьеры предотвратят защемление в дверном проеме лифта, а ловители двустороннего действия повысят надежность поездки.
Благодаря собственному складу запчастей наши партнеры, монтажные и обслуживающие организации получают нужные детали в любой точке страны за считанные дни.
— Генеральный директор ассоциации «Российское лифтовое объединение» Петр Харламов отметил, что отечественные лифтовые заводы сегодня полностью закрывают потребность в подъемниках для серийных домов до 30 этажей (со скоростью до 4 м/с). Но пока в стране не производят лифты со скоростью 9 м/с. Разрабатываются ли такие модели на вашем предприятии?
— Проанализировав запросы рынка, мы приняли решение сфокусироваться на производстве лифтов со скоростью до 7 м/с. Тем не менее готовы рассматривать и предложения на оборудование с более высокими скоростями. Это единичные проекты. Компания постоянно совершенствует технологии производства скоростных лифтов. Мы анализируем рынок и спрос, в том числе активно работаем над улучшением качества оборудования. Если в будущем сформируется массовый запрос на лифты со скоростью 9 м/с, уверен: нам будет что предложить.
— Завод освоил новую линейку скоростных лифтов «Космос» и «Широта». Какие у них особенности?
— Дизайн линейки «Космос», «Широта» и премиальные линейки лифтов VEXT мы разрабатывали совместно с ведущей студией промышленного дизайна. Здесь лифт становится полноценным дизайн-объектом, продолжением архитектуры здания и общественных пространств, реализованных девелопером. Отделка стен, кнопки, поручни, зеркала в кабине — каждая деталь продумана с точки зрения эстетики и заботы о комфорте пассажиров, в том числе удобстве маломобильных граждан.
При этом оборудование полностью соответствует самым строгим стандартам безопасности. Особое внимание мы уделили скрытым деталям, например кабина скоростного лифта должна иметь повышенную шумо- и виброизоляцию для обеспечения повышенного уровня комфорта поездки пассажиров. Это достигается дополнительными ребрами жесткости, башмаками роликового типа для кабины и противовеса.
— Могут ли модели высокоскоростных лифтов разрабатываться под индивидуальные запросы заказчика?
— Мы предлагаем широкий диапазон вариантов отделки, исходя из пожеланий потребителя, типа здания, при этом соблюдаем эстетичный вид лифта, не забывая про комфорт. Например, заказчик имеет возможность выбрать материал и цвет акцентных панелей, кнопок, поручней, напольного покрытия, расположение зеркал, в том числе с функцией Smart ADV (с встроенным информационным экраном). Таким образом, лифт может стать ярким акцентом или органичным продолжением общей концепции оформления общественных пространств здания.
Сегодня нет практически ничего невозможного: габариты лифтовых купе также могут быть разработаны специально под заказчика. Например, мы производим подъемники с панорамными кабинами, которые востребованы в торгово-развлекательных центрах и гостиницах. Для повышения комфорта пассажиров устанавливается дополнительная шумо- и виброизоляция.
Таким образом, современные технологии и индивидуальный подход позволяют нам создавать лифты, которые не только соответствуют самым высоким требованиям функциональности, но и становятся важным элементом дизайна здания. Благодаря гибкости решений каждый заказчик может получить продукт, идеально отвечающий его потребностям и визуальным предпочтениям.
Если верить академическим определениям, современная архитектура — все, что строится, по крайней мере, с середины прошлого века. Но стили, технологии, материалы 1970-х и 2000-х — совсем разные. Следовательно, каждый архитектор может трактовать понятие «современная архитектура» по-своему. У Елены Пучковой, главного архитектора архитектурной компании Генпро, есть собственный взгляд.
— Что лично вы вкладываете в понятие «современная архитектура»?
— Современная архитектура — удовлетворение функций, которые вкладываются в строение, с сохранением эстетического внешнего облика; это красота, это функционал, это архитектура вне времени.
Архитектура имеет свойство устаревать — в основном в попытках удешевить объект.
В разные эпохи были разные стили. Если посмотреть на старые здания, они нам представляются вечными. Старыми, но не устаревшими. Есть разница между старым и устаревшим. Старые — это красиво. У красоты нет времени. А устаревший — это не очень хорошо: нет эстетики, нет красоты. К сожалению, была эпоха проектирования, здания которой очень хочется откорректировать.
Условно архитектуру можно разделить на три эпохи. Первая — когда здания проектировались с позиции в первую очередь эстетики. Вторая — когда здания должны были быть дешевыми и функциональными, укладываться в экономическую модель. Теперь совмещается и то, и другое.
Современные направления позволяют создать такую архитектуру, чтобы она не устаревала. В архитектуру возвращается идея красоты и функционала. В Москве главный архитектор и мэр дают архитекторам возможность фантазировать. Руки у нас больше развязаны.
Мы понимаем, что изначально архитектура вырастала из внешнего облика. Появлялись именитые архитекторы. Эстетика внешнего облика превалировала. Сейчас все считают деньги, и задача — попасть в нормы, в квартирографию, экономику. Ни один девелопер не позволит построить здание, которое не попадает в экономику, но оно должно быть эстетичным. Сегодняшние проекты домов бизнес-класса, даже комфорт-класса направлены на то, чтобы они не устаревали. Чтобы через много лет можно было сказать, что эти здания начала XXI века, но они не устаревшие.
— Появляются ли, на ваш взгляд, сегодня течения, соразмерные стилям прошлых лет — неоклассике, модерну и т. д.?
— Сегодня сложно сказать, что есть какой-то стиль. По-хорошему, все это эклектика. Это слово стало ругательным, потому что не всегда получается хорошо. Но изначально это очень эстетически правильный стиль.
Если в определенной эпохе стиль был надиктован, все делали здания плюс-минус похожими. Сейчас никто не старается придерживаться определенного стиля.
У меня есть версия, что названия стилей — современные. Вряд ли такие названия появлялись в то время, когда здания проектировались. Они появились позже. Может быть, с течением времени появится название у современного стиля. Есть вероятность, что через сто лет студенты МАРХИ будут изучать постройки нашего времени и как-то назовут современный стиль.
— Как правило, оригинальностью могут похвастаться специализированные здания вроде культурных центров, отелей, спортивных сооружений. В какой мере это можно отнести к жилым зданиям?
— Оригинальный музей проще сделать, чем любое жилое здание. Они похожи друг на друга — это связано с функционалом. Но сейчас в Москве есть запрос на уникальную архитектуру. В кейсе нашей компании — много уникальных жилых объектов. Тот же «JOIS», который мы делали для MR Group. Это здание не похоже на другое жилье. Бизнес-центр «Nice Tower» — максимально оригинальная форма, которая в том числе исходила из функционала и эффективности. Мы создаем узнаваемые здания, которые становятся доминантами, точками притяжения. Хороший пример также — бизнес-центр «Upside Kuntsevo», который, в отличие от предыдущих кейсов, не является высотным объектом, но привлекает именно необычной формой и лаконичной структурой фасадных решений.
Есть много зданий уникальных форм. Архитектура уходит от квадратов, от кубиков. В Москве уникальны 90% проектов. Именно жилые дома и офисы сегодня становятся оригинальными.
Архитектура на перспективу
— У каких направлений в архитектуре есть сегодня перспектива для развития?
— Наступил век новых технологий. Мы тяготеем все к компьютеризации, к машинным технологиям. По сути, те же бионические формы возникли именно из-за компьютеризации проектирования. Появился стиль параметрика, он же — алгоритмическая архитектура. Патрик Шумахер, который ныне руководит бюро Захи Хадид, сформулировал Манифест параметризма. Архитектор берет компьютер, задает ему код, компьютер делает архитектуру. Многие не понимают сути этого стиля, думая, что все эти необычные формы рисует человек. Нет. Само название говорит об обратном: «Параметрика» — «параметр», «алгоритмическая архитектура» — «алгоритм». Архитектор задает определенный код или алгоритм, например, условно: «тяготей к этой точке», и компьютер сам генерирует форму. То есть архитектор не знает, что получится в конечном итоге, объем формирует машина, а человек лишь контролирует процесс.
В процесс проектирования все больше внедряется технологий, связанных с искусственным интеллектом. Пока все это на этапе развития, и те же планировки, которые делаются при помощи ИИ, получаются довольно кривыми, но со временем технология будет совершенствоваться, и бо́льшая часть рутинных процессов будет делегироваться машине. И это очень правильно. К примеру, когда я сажаю квартирографию, наношу зонинг, трачу безумное количество времени. Я переберу 20–30 вариантов, а машина за более короткий срок может предложить тысячи. Архитектор должен контролировать машину и внешним обликом заниматься.
Если посмотреть более глобально на те направления, которые будут внедрять в практику через 50–100 лет, основные мировые исследования сводятся к полному уходу от статичности архитектуры. Одно из таких исследований проводила я. Появляются юниты, которые можно перемещать по зданию, менять между собой. Мы говорим не о конкретном здании, которое стоит, а о зданиях, которые могут переконфигурироваться, менять место, видоизменяться. Ведь что такое архитектура будущего как таковая? Это архитектура, которая может удовлетворять все потребности, пожелания человека, у которого сегодня — одно настроение, завтра — другое. Идея — чтобы архитектура удовлетворяла каждый запрос, который на нее поступает.
Это не новая идея. Ее много лет назад предложил Седрик Прайс — «здание, в котором человек может делать все, что он хочет». Это проект «Fun Palace» на месте нынешнего Центра Помпиду в Париже. Проект не был принят.
Сейчас в Нью-Йорке построен арт-центр «The Shed». Он состоит из оболочки и внутренней части. Во внутренней расположен зал, мастерские. Внешняя оболочка, когда трансформируется, образует другой зал.
На самом деле все эти идеи с точки зрения технологий реализуемы и сейчас, но, чтобы сделать полностью трансформируемое здание, где каждая часть перемещается, нужно несколько илонов масков и бюджет нескольких государств. Любая инновация — это дорого. С течением времени, когда начинается фабричное производство, все дешевеет и становится обыденным. Мы уже видели это на примере умного дома.
Поскольку люди любят стабильность, им кажется, будто что-то новое не придумается, не появится, не приживется. Например монолитный железобетон. Если бы о нем рассказали человеку, который жил в XVII веке? А что такое монолит? Если подумать — уникальная вещь. Здание создается единым объемом непосредственно на площадке. Но это уже то, к чему мы привыкли. Почему это надо считать чем-то из разряда фантастики? Сейчас есть много новых материалов, технологий.
— В каком направлении, на ваш взгляд, будут развиваться технологии строительства?
— Уже сегодня используются 3D-принтеры для печати домов. Они позволяют решить одну из главных проблем монтажа — избавиться от швов на стыке материалов. Остаются лишь эстетичные ровные линии послойного нанесения. Надеюсь, что лет через 20–30 швов не будет совсем.
Роботы-манипуляторы занимаются кладкой. Результат более совершенный, чем у человека. Другое дело, что мы тянемся к ручному исполнению, как пример — кирпич ручной формовки. Такой кирпич разный, кладка неровная, но в этом есть особая эстетика.
Развивается модульное строительство, когда на заводе собираются целые комнаты с отделкой, а потом монтируются на площадке. У многих эта технология ассоциируется с хрущевками. У меня такого нет. Но это должны быть очень качественные изделия и исполнение.
Появились модульные фасады. При строительном исполнении ты подходишь к фасаду здания и видишь, что плохо сведено, криво. А при использовании модульных фасадов кассеты производятся в фабричных условиях, их привозят и просто вешают. Это дороже, но эстетически правильнее и долговечнее.
— Какие строительные материалы сегодня в приоритете, на ваш взгляд? Известно, что архитекторы нередко имеют любимые материалы.
— Мы говорим о фасадах зданий. Есть норматив, при котором какие-то материалы нельзя использовать — например горючесть: нельзя использовать горючие материалы для зданий выше 75 метров. Лично я всегда подбираю материал под конкретный фасад. Каждый заказчик имеет свое видение. Многие просят сделать один массинг (массинг — термин в архитектуре, который относится к восприятию общей формы, а также к размеру здания. — Примеч. ред.) и к нему — несколько вариантов фасадов. Мне проще сделать три массинга и к каждому — свой фасад. К сожалению, существует частая практика оптимизации уже на этапе строительства — замена материалов более дешевыми. Я обычно стараюсь на этапе концепции продумать материал согласно бюджету. Если здание не очень высокое — фасад может быть в композите например. Определенной форме здания походит определенный материал: матовый, с отливом, определенного цвета.
Плюс ограничения финансовые. Был один объект, где мы хотели зеленый фасад. Можно было использовать глазурованный кирпич, терракоту, металл. Выбирали согласно бюджету.
Сегодня чаще используется алюминий, стеклофибробетон. Уходит на второй план керамогранит — есть проблемы с нарезкой: если неправильно нарезать, фасад выглядит ужасно. Кляймеры запрещены. Мелкоштучные материалы активно используются — бетонная или клинкерная плитка; стали возвращаться к керамическому кирпичу.
Я стараюсь предлагать несколько вариантов. Бывают объекты, которые сделаешь — и понимаешь: это оно. И заказчик сразу принимает, и инстанции проходим сразу. Бывает, заказчику не нравятся отдельные моменты. Их можно переделать, но за материал я обычно сражаюсь. Если металл — должен быть металл, если кирпич — то кирпич. Хуже всего — имитация, когда, к примеру, пытаются рисунком на керамограните создать ощущение дерева или металла. Всегда смотрится как подделка.
Большая стройка
— Насколько важна при проектировании экономика проекта?
— Экономика сейчас — самое важное. У нас задача — соединить в одно целое архитектуру, город, девелопера. Мы стараемся максимально.
— В каком направлении развивается современное строительство?
— Есть площадки, которые застраиваются кластерами — Шелепиха, ЗиЛ. Бывает, что какая-то площадка становится модной, застраивается разными девелоперами в рамках КРТ.
Сегодня много объектов, которые строятся в несколько очередей.
Если мы говорим о планировках, становится больше маленьких квартир. Если посмотреть на квартирографию, которая была несколько лет назад, — квартиры более просторные.
Квартирография в домах бизнес-класса — как в классе «комфорт» три года назад.
Может быть, хорошо, что квартиры становятся меньше, — цены выросли. Можно меньше квадратных метров купить, но все функции в квартире будут. Я давно не видела классических квартир, почти все девелоперы заказывают европланировки. Чаще отказываются от коридоров. Раньше было больше комнат, но меньше функциональных помещений. Теперь — все наоборот: комнаты уменьшаются, появляются дополнительные помещения — гардеробные, постирочные, кладовые.
Но в чем большой плюс — все строят разное, и площади становятся более функциональными.
— На одном из недавних форумов вы заявили: «Конечная цель должна заключаться в отказе от традиционного проектирования зданий». Что вы подразумеваете под нетрадиционными методами?
— Выступая перед аудиторией, я каждый раз пытаюсь донести, какова конечная цель архитектуры. Это здание, которое может удовлетворить любой запрос человека, которое взаимодействует с человеком. Пока архитектура и человек существуют отдельно.
А представьте здание, которое знает своего хозяина. Ты моргаешь — значит, хочешь есть, оно раскладывает стол. Зеваешь — раскладывает кровать. Можно иметь квартиру 12 квадратных метров, а не 80, но там могут быть все функции.
Почему важно думать, к какой конечной точке мы стремимся: когда архитектура начинает понимать человека? Проблема большинства архитекторов — зашоренность сознания, они боятся сломать рамки, в которых существуют. Когда ты рассуждаешь и понимаешь, что границ нет, а мы находимся далеко от конечной точки, проще проектировать, искать много вариантов. Это если мы говорим про нетрадиционные методы.
Что касается проектирования, повторюсь: все рутинные операции должны передаваться машине. Я не боюсь, что машина заберет у меня работу. Потому что машина не станет Норманом Фостером, хотя она может стать Захой Хадид. Мы не ругаемся на «мышку» или карандаш, не боимся, что они отберут у нас работу. За человеком остается контроль и направление процессов, он занимается красотой и эстетикой, и даже эти вещи в какой-то степени можно делегировать машине.
На последних форумах многие размышляли, кто будет нести ответственность, если машина неверно рассчитала конструкцию, и здание упало. У нас есть большое количество технологических вещей в мире. Падают даже такие совершенные механизмы, как самолеты. Я исследовала этот вопрос: 85% авиакатастроф — ошибка человека, то есть машина срабатывает точнее. Если что-то произошло, идет расследование до конца, до мельчайших деталей — выясняется все, чтобы исправить ошибку. И после этого ошибочную деталь заменяют на всех самолетах. В архитектуре должна быть такая же практика.